Читать интересную книгу "В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин"

ситуации!.. Я напомню вкратце ленинскую характеристику революционной ситуации. Это, во-первых, «кризис верхов», создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение народов. Когда не только «низы не хотят, но и верхи не могут жить по-старому». Во-вторых, обострение, выше обычного, нужды и бедствий народа. И в-третьих, повышение активности масс, я бы добавил, особенно молодежи…

– Прости, Миша! – перебил студент Павел Поспелов. – Но у Ленина, кажется, речь шла не о народе и верхах, а о господствующих и угнетенных классах?

– Верно! – не смутился, а, наоборот, зажегся, подхватил Булыгин. – Ленин речь вел о классах. В нашем обществе границы между классами стерты, но политическая ситуация, как я покажу ниже, соответствует ленинским словам. Ленина с нами нет, чтобы доказать это. И наша обязанность, наша, никто за нас это не сделает! Нашими, пусть слабыми силами проанализировать сложившуюся обстановку. Я думаю, нам следует обсудить на ближайшем заседании политические отношения в бесклассовом обществе на примере сегодняшней ситуации в стране, рассмотреть вопрос об угнетенных и угнетателях в бесклассовом обществе, на какой слой населения возложена сейчас роль новой буржуазии. Это потом, а сейчас не будем отвлекаться от темы…

Проговорил все это Миша энергично, с напором, и Егоркину стало интересно слушать. А начал Булыгин говорить немного нудновато. Возражение студента словно зажгло его. Видно, Миша был по натуре полемист. Нужно ему было, чтобы кто-то не верил ему, возражал. Доказывая первый признак, Булыгин говорил о вещах, знакомых Ивану. О многом он сам читал в газетах, слышал в выступлениях Леонида Ильича, и Анохин кое-что рассказывал: говорил Миша о коррупции, протекционизме, взяточничестве в верхах, о разложении экономики, о которой кричали прилавки каждого магазина, о деле «Океан», известного всей стране, о всеобщем безразличии из-за лицемерия и лжи верхов, да и во всех сферах жизни, о том, как, какими средствами бюрократически-управленческий аппарат разлагает общество, создает видимость работы, присваивая чужой труд, убежденно говорил, что по сути своей управленческий аппарат превратился в особый привилегированный класс, противостоящий рабочим и крестьянам, привел слова Ленина, что «классы – это такие группы людей, из которых одна может присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства». По мнению Миши, управленческий аппарат как раз полностью соответствует всем признакам класса. Он так страстно соединил все эти факты, вроде бы известные Ивану, показал, как разлагается общество, что Егоркин почувствовал боль, словно это он допустил к власти мерзавцев, словно лично от него зависела судьба Родины, а он проворонил. Иван не заметил, как подался вперед, вытянулся навстречу словам Булыгина. Не замечал и того, что все точно также слушают оратора, который в такт доказательствам своим, размахивал рукой с зажатой в ней пачкой бумаги. Говорил он в полной тишине, говорил о бесправии русского народа, особенно в провинции, в деревнях, вынужденного заливать водкой пустоту и никчемность своей жизни и гибнуть, гибнуть. Миша говорил, что многие начинают инстинктивно понимать это, потому и возникают всевозможные объединения фанатов, панков, хайлафистов, рокеров. Молодежь не желает жить так, как живут отцы, а как жить – не знает.

Когда он кончил, наверное, с минуту стояла тишина. Слышно было, как Булыгин шелестит листами, засовывая их в кожаную папку. Он не читал, но, видимо, листы ему нужны были для уверенности. Егоркин вспомнил свои горестные мысли о сегодняшней судьбе России после разговора с Анохиным на поминках Клавдии Михайловны. Как созвучно было с ними выступление Булыгина! Только тогда тоска была на сердце, тяжесть, а сейчас хотелось действовать, действовать… Но как? Что делать? Где его место в борьбе за душу человека?

– Так дальше нельзя… Мы должны что-то делать, – тихо проговорил Юра. – Делать, а не разговаривать.

– Нет, – возразил Миша Булыгин. – Скольких торопливость сгубила! Терпение, терпение! Мы должны готовить себя к будущей борьбе.

– К какой борьбе!? – воскликнул Юра. – К борьбе за существование?

– Если сейчас в стране революционная ситуация, то наша роль не завидна, – проговорила Наташа.

– Почему? – спросил Юра.

– Пока мы будем терпеть да готовиться, ситуация изменится. И я не уверена, что к лучшему… И мы останемся бесплодными созерцателями…

– Прости, но Ленин верно заметил: революционная ситуация переходит в революцию только тогда, когда революционные массы способны сломить старое правительство. А ты видишь эти революционные массы? Я нет…

– Если их нет, мы должны подготовить! – вскочил вдруг Саша Попов. Он не говорил, а кричал, словно опасаясь, что его прервут. – Надо размножить эту речь в тысячах экземпляров, идти в ПТУ, к рабочим в общежития, к фанатам, к рокерам, будить в них национальное чувство. И объединяться, объединяться! Объединяться и заявлять о себе, пусть знает народ, что мы существуем! Пора! О нашей группе вы услышите двадцатого апреля!

Прокричав все это, Саша Попов сел.

– И чего разорался, – буркнула себе под нос Наташа. – Нельзя нормально сказать.

Егоркин услышал и усмехнулся.

– А почему именно двадцатого апреля? – почему-то вкрадчиво спросил Юра. – А не двадцать второго?

– Да, ты правильно понял, – снова вскочил Саша. Лицо у него было бледное. – Да, мы заявим о себе в день рождения великого человека! Да, он думал только о своей нации, желал добра только своему народу, а мы хотим, чтобы процветал наш народ, не хотим, чтобы утонул он во лжи, разврате, корыстолюбии!

Иван не понял, о чьем дне рождения говорил Саша, но по нехорошей тишине в комнате догадался, что что-то здесь не то, и взглянул на Наташу. Лицо у нее было алое, а сузившиеся глаза впились в говорившего парня.

– О ком он? – шепнул Иван.

Но Наташа не услышала его вопроса, крикнула, перебивая Сашу:

– Погоди! Ты фашист?!

– Да, мы фашисты! – гордо, с вызовом повернулся к ней Саша.

Егоркин обомлел. Он не знал более оскорбительного слова для советского человека. Назвать кого-то фашистом, верх оскорбления. И вдруг человек сам себя называет фашистом. Иван не успел прийти в себя, как вскочила Наташа и закричала:

– Я требую, чтобы он покинул комнату. Требую!

Глаза ее сверкали. Иван никогда такой яростной ее не видел. Вся комната сразу возбужденно загудела. Некоторые ребята тоже вскочили, рванулись к Попову. Он стоял ощетинившийся, как волчонок.

– Тихо! Тихо! – стучал кулаком по столу Юра. И когда чуточку умолкли, крикнул Саше, указывая рукой на дверь: – Попов – вон!

Саша двинулся к выходу прямой, гордый, не глядя ни на кого.

– Кто его привел? – спросил Юра.

– Я не знал, что он… – виновато ответил Миша Булыгин. Слово «фашист» неловко произносить по отношению к своему сверстнику.

– Ребята, – обратился ко всем Юра, – пока мы здесь разговоры разговариваем, такие мерзавцы, как Саша, сбивают с толку подростков…

– Не мерзавец он, – перебил студент. – Запутался он… Знает, как не надо жить, а как надо – не знает. Вот и мечется! Да и мы чувствуем сейчас, что надо что-то делать, а что – никто не знает…

– Я знаю! – вскричала Наташа, раскрасневшаяся, колючая. – В других городах уже созданы группы порядка. Пора и нам создавать свою!

– Для чего?

– Для того чтобы ставить на место фашистов, панков, металлистов! Взять в свои руки порядок в городе, очистить от нечисти.

– Это что же? – спрашивал студент. – Встречать и бить их?

– Если не поймут слов, то и бить!

– Нет, нет! – запротестовал Миша Булыгин. – Насилие и интеллигентность – качества несовместимые…

– Ребята, послушайте меня, – поднялся Егоркин.

– Скажи, скажи! – обрадовалась Наташа, решив, что он ее поддержит. А за ним непременно пойдет большинство ребят.

– Ребята, признаюсь, я иронически относился к вашим заседаниям, когда мне Наташа рассказывала. И не ожидал того, что услышал. Я потрясен!.. Ваши заседания не разговоры, это уже дело!..

– Я им об этом все время толкую, – обрадовался Миша неожиданной поддержке.

– Ах, все испортил! – с досадой вздохнула Наташа. – Лучше бы сидел.

– Мне тоже после доклада стыдно стало, что я ничего не делаю, чтобы людям радостней было жить… Не знаю я пока, нужна ли нам группа порядка, подумать надо, добро ли она будет творить или зло плодить. Создать ее